несложно вырасти неуверенным в себе невротиком-евреем, когда ты родился в семье, где всех твоих дядь, теть и прадедушек зовут джозефами, сарами и авраамами, твои собственные родители — почти энциклопедический пример той самой интеллигентной иудейской семьи, и ты никогда в жизни не наряжал рождественскую ёлку, зато с пяти лет можешь с завязанными глазами приготовить мацу. родители эфраима мечтали, что сын вырастет достойным членом общества, найдет себе милую молодую женушку по имени, которое с идиша будет переводиться как «красивая» или «сладкая», обрастет потомством и продолжит семейную традицию зарабатывать на жизнь максимально гуманитарным и не пачкающим руки образом. но вместо маленького зигмунда фрейда у них вырос будущий вуди аллен и если когда-нибудь эфраим решился бы  написать свою автобиографию, то самым удачным названием могло бы стать «записки городского невротика, маленького очкастого еврея, вовремя бросившего писать», только вот коэн сделал коррекцию зрения, как только ему исполнилось восемнадцать, писать даже и не начинал и рост у него вполне приемлемый для среднестатистического уроженца сша.

детство эфраима ничем не отличалось от детства любого другого американца, умудрившегося родиться в том самом поколении, которое потом назовут красивым словом «миллениалы». он рос в одном из тех небольших городков на северо-востоке сша, где на центральной площади расположена белоснежная ратуша, где улицы каждую осень окрашиваются в тёплые цвета, предвещая приближение сезона тыквенных пирогов и отчаянных попыток матери эфраима засунуть огромную индейку в не слишком предрасположенную к подобным извращениям духовку. каждое утро его отец уезжал на работу, приговаривая, что студенты скоро сведут его с ума, мать собирала сына в школу, снаряжая его сэндвичами, которые он никогда не ел, но отдавал рыжему однокласснику, о чем, конечно, матери знать не стоило, а затем она отвозила его на учебу, чтобы потом заехать за порцией крепкого чёрного кофе в кофейню, которую держала её подруга детства, потому что только чертовски хороший кофе [и, возможно, вишнёвый пирог] делали сносным её рабочий день, состоящий из попыток довести до ума очередную статью очередной вчерашней студенточки, которую в родной для эстер «поукипзи джорнал» взяли просто потому что в маленьком городке в тридцать тысяч жителей проще взять очередную дурочку на работу, чем потом выяснять, что это её родители тогда дали тебе списать на выпускном экзамене по истории в школе.

janie’s a pretty typical teenager. angry, insecure, confused.
i wish i could tell her that’s all going to pass, but i don’t want to lie to her.

к самой кульминации пубертата, годам к шестнадцати, эфраим успевает, как ему на тот момент кажется, полностью разобраться в жизни. он решает для себя, что, во-первых, родители ничего не понимают в этой жизни и их мнение более не является для него авторитетным, во-вторых, он гордо нарекает себя пансексуалом, а потом еще два месяца пытается объяснять друзьям, что это такое, в-третьих, он впервые открывает для себя алкоголь и прочие вносящие в тяжесть бытия разнообразие вещества и понимает, что без них его жизнь более не имеет смысла. было бы неплохо сказать, что лет через пять, когда подростковые метания останутся лишь воспоминанием, все эти постулаты юности станут лишь поводом для ностальгии, но, кажется, эфраим вырос одним из тех молодых людей, у которых прыщи закончились, а вот адекватного взгляда на жизнь так и не появилось, поэтому, увы и ах, убеждения его шестнадцатилетней версии актуальны и в двадцать три [кроме части про пансексуальность — несколько попыток в отношения спустя юноша набрался мужества и принял собственную тенденцию к мужеложеству и облегченно вздохнул, поняв, что более ему не придется сталкиваться один на один с «так, она уже третий день рыдает с видосов про щенят на фейсбуке, какое там она мороженое любит, фисташковое, шоколадное?», забитым волосами стоком душа [ладно, это даже звучит неправдоподобно, как будто коэн сам мистер проппер от мира чистоты] и прочими прелестями отношений с противоположным полом. ладно, это звучало крайне мизогинистично, на самом деле коэну просто нравятся члены и против мадемуазелей как таковых он ничего не имеет].

в это же самое время любимый дедушка эфраима, нет, не отец эстер, отец эстер вечно пытается сводить внука со смазливыми родственницами и слишком много шутит про стратегическое предназначение женщины в качестве кухарки [даже при этом всем эстер считает своего отца лучшим из двух дедов — лучше женоненавистник, чем шизофреник], отправляется в психиатрическую больницу, потому что, цитируя его невестку, «нельзя всерьез считать, что человек, у которого началась истерика при виде рыдающего младенца, может быть полноценным членом общества». эстер никогда не любила свёкра — ни его рассказы про волшебную страну, которыми он пичкал внука сызмальства, ни его порой необъяснимое поведение. селиг же, как бы сильно не любил человека, который воспитал его, понимал, что с возрастом отец становился все более странным и непредсказуемым и что сиделки уже не могли выдерживать его сумасбродства и приложил все усилия, чтобы отца взяли в наиболее приличный госпиталь, где его точно будут кормить по расписанию, содержать как достойного человека и чтобы никаких кукушкиных гнезд и кружков покера. эфраим тем самым потерял близкого друга, потому что, согласитесь, сложно поддерживать близкие отношения с человеком, с которым ты видишься лишь раз в две недели и в эти моменты он как правило напичкан транквилизаторами.

— how are you?
— god, it’s been a long time since anybody asked me that.

после окончания школы [средняя оценка — b] коэн понимает, что за время обучения в выпускном классе он так и не смог хоть немного определиться с тем, на алтарь какой науки он хочет бесцельно положить годы своей молодости, поэтому он выбирает наиболее простой вариант и поступает в колледж, в котором преподает отец. ко времени выбора профиля определенности в его жизни больше не становится, но слишком гуманитарные специальности — это дорога в никуда, для точных ему никогда не хватало усидчивости, отец со своими еврейскими исследованиями надоел уже дома, так что коэн аккуратно подбирает слова, пытаясь составить мотивационное письмо, в котором красочно расписывает то, что родился, чтобы изучать проблематику гендера, исследования волн феминизма волновали его еще в начальной школе, а про роль гендерного аспекта в социальной работе он вообще готов написать сразу десять диссертаций без перерыва на обед.

но проблемы начинаются чуть раньше — лет в девятнадцать, когда эфраим впервые замечает, что его настроение меняется слишком часто. и дело даже не в том, что он начинает плакать, зайдя в кафетерий кампуса, где какая-то старшекурсница жалуется подругам, что её бойфренд недостаточно часто уделяет ей внимание, и не в том, что однажды он как идиот рассмеялся, проходя в одиночку мимо компании, травившей шутки про недавний теракт, а потом минут десять смотрел на ютубе видео с ежиками, чтобы успокоить совесть. коэн начинает бояться многолюдных событий — там он полностью теряет себя, и иногда днями не выходит из комнаты. во время каникул родители замечают перемены в сыне и, испугавшись, что ему передались проблемы деда, отправляют его к знакомому психиатру. тот, недолго думая, вписывает в карточку эфраима едва разборчивое «маниакально-депрессивный психоз» и кладет на месяц в больницу, на выходе из которой выписывает юноше столько лекарств, что для распределения их в течение дня ему приходится качать на телефон специальное приложение.

it’s a great thing when you realize you still have the ability to surprise yourself.
makes you wonder what else you can do that you’ve forgotten about.

коэн не знает, как там у остальных, но ему новость о существовании волшебного мира и наличии у него не психического расстройства, но особого дара особенного удовлетворения не приносит. когда ты едва сумел закончить колледж [сложно хорошо учиться, когда ты не знаешь, найдешь ли завтра силы встать с кровати, пьешь за день больше таблеток, чем твой преподаватель-гипертоник], а тебе объявляют, что ты вообще-то волшебник, как и твой покойный дед, и теперь тебе надо учиться в другом месте, просто вместо социологии у тебя будут лекции по истории магии, это придает не слишком много энтузиазма. но коэн даже пытается пытаться — первые недели он ходит на занятия и знакомится с однокурсниками, почти западает на одного однокурсника из физкидов, только вот хватает его ненадолго. потому что в обычном колледже он глушил свою болезнь, простите, суперспособность водкой со спрайтом и антидепрессантами, а здесь от него ждут щенячьего восторга от возможности ощущать среднюю эмоцию по комнате, здесь хорошие мальчики ценят свои таланты, а не пытаются бежать от них, а у коэна всегда были проблемы с той частью, где надо быть хорошим и оправдывать надежды, поэтому через месяц после начала занятий эфраим все чаще остается в комнате, когда соседи уходят на занятия, пытается сдружиться со старшекурсниками, чтоб узнать, как попасть в обычный мир и достать спиртное, а при приближении экзаменов переселяется в библиотеку и за неделю выучивает весь материал, которые нормальные студенты учат в течение семестра. потому что у коэна всегда были проблемы с нормальностью и он начинает смиряться.

i feel like i’ve been in a coma for the past twenty years.
and i’m just now waking up.

и когда, казалось бы, все встает на привычные рельсы прогулов, пьянства и бесцельного убивания молодости, жизнь решает, что самое время растормошить коэна и внести в его жизнь ту самую капельку хаоса, которая взбодрит в кои-то веки его апатию. но обо всем по порядку. к середине третьего курса, привыкшему к своей репутации того самого талантливого раздолбая, большинство преподавателей с разной степенью снисходительности, но прощают эфраиму то, что на занятиях он появляется, как правило, лишь в качестве фразы «коэна нет? а как он выглядит вообще?». и все хорошо, пока однажды система «вызубри все за ночь» не дает сбой и коэн почти что проваливается на экзамене, на котором, справедливости ради стоит заметить, проваливаются все, но если примерных отличников спасает идеальная посещаемость и знание того, как зовут преподавателя, то у эфраима надежд нет. в качестве залога ему все-таки ставят удовлетворительную оценку, однако, расплачиваться за это ему предстоит ассистированием преподавателя в течение всего следующего семестра. недолго думая, в конце концов, вылетать на старших курсах — не лучшая перспектива, а ассистирование преподавателю это не ассистирование хирургу в конце-то концов, коэн соглашается и подготавливает свои запасы дешевого вина [три доллара за бутылку, если взять сразу шесть!] к радостям педагогики.

и тут случается то, что случается. для лучшего понимания стоит заранее предупредить, что эфраим с детства не любит ботанов-отличников — ну, знаете, эти ребята, которые вечно сидят на первой парте, тянут руку на каждый вопрос и хмурятся, если преподаватель что-то рассказывает не так, потому что они-то читали, они знают. и не то что бы со злости, скорее из упрямства и предубеждения [того самого, которое растянуло книжку про лиззи и мистера дарси на много страниц], он чувствует сакральный долг поставить на место первого попавшегося заучку, которым в подвернувшейся группе оказывается сахур поэр. вы можете смотреть на коэна косо — как-то не слишком гуманно пытаться «ставить на место» отличника — но приготовьтесь смотреть еще более косо, ведь одно дело пару раз подшутить при всей аудитории, но другое дело поддевать ни в чем неповинного мальчишку, когда сердце тебе греет спрятанная в пиджаке фляжка с отвратительным скотчем. однажды переусердствовав, коэн доводит сахура до слез и тут все попытки блокировать собственную эмпатию дают решительный сбой. понимая, что еще минута и он сам начнет плакать перед всем первым курсом, юноша выводит поэра из аудитории и пытается как-то успокоить [«эм, слушай, ну ты не плачь, блин, ну че ты плачешь-то, ну извини, я погорячился, ты вообще нормальный такой, короче, извини и перестань плакать, пожалуйста, я сейчас сам начну иначе»], попытки выходят одна хуже другой, но в итоге сахур успокаивается или по крайней мере делает вид, а коэн перестает чувствовать отчаянное желание забиться в угол и ждать, когда кто-нибудь придет и пожалеет.

но на этом дело не заканчивается. ведомый чувством вины [кажется, в соседней комнате старшекурсница разбила чужую вазу и именно это поддело коэна, но не об этом сейчас], он обнаруживает себя на пороге комнаты поэра через пару дней. он начинает таскать ему свои старые конспекты [точнее, переписывает ночами конспекты старательных соседей — у самого эфа, понятное дело, даже намека на тетради ранее не было], давать советы касательно преподавателей и в какой-то момент понимает, что почти перестал чувствовать себя бесполезным и засыпать, перечисляя словно овец способы, которыми он может убить себя, когда наберется смелости. вот он выясняет расписание сахура, чтобы вовремя поджидать его после занятий [«поэр, ты слишком бледный и несчастный, хочешь, я организую пиццу?»], вот он встает не в полдень, а перед занятиями, чтобы как бы случайно пройтись по корпусу менталистов и пожелать мальчишке доброго утра, вот он понимает, что все, приехали, конечная станция — он запал на младшекурсника, у которого в этой жизни одна любовь и та — учеба, и который, кажется, в упор не понимает, что то, что ему кажется дружелюбием, это самая простая влюбленность, та самая, когда ты как герой плохого ситкома творишь идиотские поступки и все твои друзья крутят пальцы у виска, а ты им в сотый раз твердишь то «смотрите! он поставил смайлик! я ему нравлюсь!», то «он сегодня не ответил, когда я сказал 'привет', он ненавидит меня и ждет, когда я от него отстану». и, конечно же, глубоко в душе коэн понимает, что все это — дорога в никуда и никудышный из него ретт батлер, и что закончится все это тем самым старым-добрым «frankly, my dear, i don't give a damn», но это потом, это все будет нескоро, а пока что вот он — коэн, влюбленный и в дурацкие шутки сахура, и в его детскую неуверенность в себе, и зацикленность на учебе, и то, что сахуру кажется собственными недостатками, знаете, прямо как в попсовых песнях, где поют про «i love the things you hate about yourself». и дело даже не в том, что это все гиблое дело — это же коэн, он всегда верит, что все будет хорошо, и давно смирился, что быть любимым — не по его части. тут все дело в том, что пока коэну есть зачем вставать по утрам и есть, за кого волноваться, у кого спрашивать, не случилось ли что-то, кому хотеть делать глупые мелкие подарки, и прочее, и прочее, все нормально и все это имеет хоть какой-то да смысл.

scared of my own image, scared of my own immaturity,
scared of my own ceiling, scared i’ll die of uncertainty,
fear might be the death of me, fear leads to anxiety,
don’t know what’s inside of me
twenty one pilots — doubt
- - - - -